Хреновинка [Шутейные рассказы и повести] - Вячеслав Шишков

— А что он, дьявол, по деревьям не лазит у вас?

— Нет, такого примеру не было, — ответил сосед по березе, старик Пахом. — Он, бог с ним, ужасти до чего не любит, ежели народ собирается гуртом.

— Какой же, это, к черту, митинг… — возмущенно плюнул усатый. — Надо слезать.

— Попробуй, слезь… — предостерегающе возразил старик. — Ему, бог с ним, как взглянется. Эн у него рожищи-то… Васька, Васька, хочешь покурить?

Козел проблеял и понюхал воздух. Дед Пахом, дымя трубкой, полез вниз:

— Васька, на, на…

Козел подбежал к дереву и опять привстал на дыбочки. Дед сказал: «Господи благослови» и тяжело спрыгнул прямо на козла. Васька вежливо посторонился и, сладостно чмокая губами, потянулся к трубке. Люди на березах засмеялись.

— Слезавай! — весело крикнул дед, задрав вверх густую бороду. — Слезавай… Осмирел.

Все поскакали на землю. Прибежал Вавилин с веревкой, накинул на Васькины рога петлю, потащил домой. Козел упирался. Пришлось наскоро прикрутить его к дереву. Начался прерванный митинг.

В конце митинга, пред тем как пойти угощаться и раздавать дары, комсомолец Ковалев из желания угодить гостям настойчиво требовал тут же, на месте, расстрелять козла, как ярого черносотенца, ненавидящего толпу и красный цвет.

— Он в День Парижской Коммуны демонстрацию, чертов дьявол, разогнал… Он заодно со своим хозяином, кулачком Вавилиным, который распинался, как бедный, напуская, в общем и целом, политический туман.

Шефы, снисходя к юной горячности комсомольца, разумеется, ради шутки поддакивали ему:

— Конечно, несознательность надо пресекать в корне… Мы поддерживаем козлиный расстрел…

Васька стоял смирно, слушая речи покорно и внимательно.

— Расстрелять! — раздались молодые в разных местах крики. — А хозяина его в чижовку!

Деду Пахому стало жаль Ваську.

— Конешно, пролить невинную кровь недолго, — сказал он, оглаживая пахучего козла, — только это ни к чему, товарищи. Он — животная с понятием: и лошадей наших стережет, и козлих без внимания не оставляет— алименты все-таки идут, его и нечистая сила побаивается. Да и стрелять-то нечем. Чем стрелять-то будете? Лопатой, что ли? Ни одного ружьишка на всю деревню нет.

— Нет?

— Нет.

— Тогда приговорить его к расстрелу условно. И ждать поступков! — засмеявшись, крикнул усатый рабочий. — Ну, идем…

Всем понравилось мудрое решение, все с шутками и весельем повалили угощаться. К кому? К Вавилину, у него дом пятистенок и всего много.

За обедом с выпивкой были деловые разговоры, сначала убедительные, потом перешедшие в крикливое бахвальство. Рабочие доказывали, что вся культурная видимость, все устройство жизни — сапоги, серпы, штаны, самовары, ружья, телефоны, всяческие машины — это их труд и пот; и объяви они забастовку — вся жизнь в государстве сразу остановится.

— Пускай, — отвечали крестьяне. — А без работы-то с забастовкой-то куда жрать пойдете? К нам жа-а…

— Извиняюсь… Как? И все ж таки первую роль в государстве играет рабочий класс. Так или не так?

— А мы, может, и последнюю роль играем, а главней нас нет…

— Извиняюсь, извиняюсь… Как, как, как?!

И неизвестно, чем бы кончилось это побратимство шефов и подшефных, если б не находчивый дед Пахом. Он политично перевел речь на козла, и всем стало весело. Дед перхал, смеялся, крякал, говорил комсомольцу Ковалеву:

— Вот ты, Гришка, хошь и селькор по званью своему, а олух, бог с тобой… Обвиноватил козла Ваську почем зря… Какой же он, бог с ним, черносотенец?.. Он — животная беспартейная: и пролетарь на березы усадил, и кулаку потачки не дал.

Вавилин сразу же обиделся — какой же он кулак? — хотел выгнать деда вон, но дед хитроумно подмигнул ему, и все кончилось общим смехом. Пили за беспартийного козла.

После обеда селькор Ковалев написал для губернской «Правды» ядовитую статейку под заглавием: «Кулацкое засилье с участием козла». Заглавие не понравилось. Зачеркнул и снова: «Летучий митинг на березах». Зачеркнул и снова: «Контрреволюционный козел выполняет на сто процентов задания своего хозяина-кулака». И тоже зачеркнул: не ударно как-то.

Вечером в помещении школы была танцулька с музыкой. Шефы угощали гостей конфетами. Веселые плясы продолжались до утра. Трое рабочих сняли обручальные кольца и под видом холостых пытались вступить в обольстительные нежности с местными крепкотелыми красотками, но реального успеха не имели: «Очень даже вы хитреные… а пошто колечки спрятали свои?!».

Зато барабану повезло. Приезжий барабанщик, шеф Сенька Ляхов, черен глазом, красен словом, а главное горазд на выкрутасистые плясы, всем местным шлепогубам нос утер.

Поэтому без особого усилья он сосватал сразу трех девиц: одну на плясах, другую в сенцах, третью в калиновых кустах. И все три побежали домой сказаться отцу-матери, сложить пожитки, чтоб завтра в город, в самый загс.

Но «завтра» им в город ехать не пришлось, — завтра престольный праздник, и все шефы остались погулять: труд да труд, дайте же по-человечески и им пожить.

Васька-козел сидел теперь под строгим арестом в хлеву, и ворота на запоре. А дед Пахом все-таки устроил озорную штучку. Дед Пахом, известный по селу безбожник, бывший пастух, друг-приятель нашего козла, забрался в пустой Вавилин двор — богомольные хозяева в церкви были, — чуть-чуть подскипидарил для веселости козлиный зад и, благословясь, выпустил Ваську на улицу да нарочно угодил под самый крестный ход.

Козел взыграл козла да прямо в пеструю, с хоругвями, поющую толпу девок, баб, ребят, старух и стариков. И точно буря пронеслась: оторопелый страх развеял весь народ, как сухие листья в роще.

Здоровенный дьякон, оборвав на полуслове ирмосы, ошарашил кадилом налетевшего козла по морде и, сотрясая воздух зычным криком, мчался вдоль села от травоядного животного, как от леопарда. Благочестивейшие старушонки, потеряв со страху жизнь в ногах, ползли на карачках кто куда, творя молитву, ругаясь черной бранью.

Атакованный козлом, старенький священник героем стоял на пригорке и осенял крестом улыбавшегося по-дьявольски козла. Козлу очень соблазнительно было смахнуть священника с земли, но знак креста и кроткие возгласы: «Вася, Вася, господь с тобой», видимо, смущали его. А все-таки лестно этого огнистого, в ризах, старичка долбануть рогами в спину, и он стал, не торопясь, обходить отца Гаврилу, делая возле него лукавый круг. Но отец Гаврила тоже не дремал: не сводя с Васьки напряженно остеклевших глаз, он точно так же медленно вращался вместе с ним. И как ни мудрил козел, виляя туда-сюда, — против его убойных рог — все же кроткие слова и крест.

Вдруг священник что-то прочел в желтоглазой чертовской улыбочке козла, устойчивость в его ногах сразу же пропала, мгновенно исчезла вера в силу животворящего креста, на смену — безверная пораженческая оторопь, и синяя скуфейка сама собой упала в пыль. Объятый ужасом, священник теперь ясно видел, что пред ним демон в образе козла, и его спина всерьез похолодела. Козел тотчас же почувствовал смятенье жертвы и ускорил коварно-мстящий свой спиральный бег! И не единожды кувырнулся бы священник под гору, но…

В гаме, в крике мчались со всех сторон одреколенные палочьем мужики. Быть убитым, быть убитым Ваське…

— Бей! Бей его по башке колом!

— Кончай его!

— Нечистая сила это… Черт, черт, черт!..

Васька взблеял и прыгнул, отец Гаврила кувырнулся:

— Карау-у-л!!

Потрясучие старушки бегом, вприпрыжку, воробьиным скоком — со страху шамкали, путали слова:

— Ей бего, его бего колом по башке!.. Несчистая сила этта… Черт, черт, черт!..

Быть убитым, быть убитым Ваське!..

Мужики остервенились, с ярым вздыхом колья вверх…

Но вдруг:

— Стой, товарищи! Что вы? — и крутой, раскатистый булыжный хохот.

Глядь: шефы. Глядь: комсомолец Ковалев. И дедка Пахом, безбожник, от ускоренного пьянства едва на ногах стоит.

— Извиняюсь, — сказал старший шеф, пучеглазый и с бородкой. — Мы берем эту животину под свою защиту… Он оказался вполне сознательным…

— Да его убить мало! — загалдели старухи и бабы с мужиками. — Он нам житья не дает.

— Я прошу слова, — продрожал голосом растрепанный, невзрачный отец Гаврила; какая-то угревая старушка подавала ему крест. — Поганое козлище сие, по наущению духа зла, восстало против установленных церковью обрядов. — Отец Гаврила поперхнулся и добавил, глядя в землю: — А также и против политических митингов… Посему я требую немедленно же зарезать его.

— Я присоединяю к сему и свое законное требование: зарезать! — пробасил подбежавший толстощекий дьякон. — Я этих самых анафемов-козлов, как огня, боюсь. Еще гусей. Меня в младенчестве гусь ущипнул в оголенный зад.